Интервью «7×7» с медиаюристом Еленой Пальцевой перед ее выступлением на баркемпе в Карелии
Медиаюриста Елену Пальцеву в Карелии знает каждый журналист: если редакцию обвинили в нарушении закона, звонят прежде всего ей. 30 июня на баркемпе
в Петрозаводске она выступит с лекцией на тему: «Есть только миг между мыслью и штрафом: все об оскорблении власти в России». В преддверии своего выступления Елена Пальцева рассказала «7×7», почему ужесточение законов страшнее цензуры, как не попасть под статью за комментарий и кто может стать медиаюристом.
«Я всегда на стороне СМИ»
— Российские законодатели вводят все новые ограничения для журналистов. Значит ли это, что работы у медиаюристов становится больше и спрос на них растет?
— Медиаюристом в нашем обществе должен быть юрист с правозащитным мышлением. Тех, кто этим занимается профессионально, немного, и все мы «под крылом» воронежского Центра защиты прав СМИ: именно он задает правозащитную ноту в этом деле. Тема медиа- или информационного права достаточно специфическая. На нее надо смотреть не узко — как на некий состав гражданско-правовых отношений, — а более широко. Разрабатывая правовую позицию в отношении СМИ, мы используем не только практику российских судов, но и Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ) — все правовые прецеденты по статьям 8 и 10 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Смотрим на частный конфликт с позиции фундаментального права человека — права на свободу слова и мысли. Мне кажется, такое правозащитное понимание есть не у многих юристов. Также становится больше юристов, которые работают на противоположной стороне и используют медиаправо как заработок. От ужесточения законодательства качество работы медиаюристов, конечно, растет. Мы становимся сильнее от того, что приходится постоянно отбиваться.
— Есть ли уже последователи среди студентов? Как вообще юрист приходит в сферу информационного права?
— Последователей нет. Чтобы этим заниматься, нужно дорасти, набраться жизненного опыта и сформировать мировоззрение, а в 20 лет все слишком подвижно. Тот, кто попал в сферу информационного права случайно, может оказаться в конфликте интересов, если сегодня он защищает журналиста, а завтра чиновника. У меня такого нет: я четко понимаю, что всегда стою на стороне СМИ и не буду работать на противоположной. Я пришла в медиасферу к 30 годам. В 2008 году возник спор в арбитражном суде между районной газетой «Новая Ладога» и управляющей компанией, которая требовала опровержения якобы недостоверной информации о ее деятельности. Я тогда была членом одной общественной организации, и Союз журналистов Карелии обратился к нам за помощью. Так я погрузилась в тему диффамационного спора. Это было первое дело, которое я вела, и мы его выиграли. Это совпало с периодом, когда я выходила из отпуска по уходу за ребенком и думала, чем заниматься дальше. Решила поступить в аспирантуру. Поскольку дело с «Новой Ладогой» меня очень увлекло, я выбрала тему диссертации, связанную с изучением свободы слова в России. Постепенно начали поступать административные и гражданские дела от редакций. На протяжении трех лет учебы в аспирантуре у меня было удачное сочетание теории и практики. В 2012 году я успешно защитилась в ФИНЭКе. С тех пор плотно в этой теме и ни капли не жалею.
«Нам навязывают внутренний страх»
— Как за последние 10 лет изменилось количество ограничений, запретов в информационной сфере?
— Конечно, оно растет. В сфере гражданского права все более или менее стабильно, исключая статью о праве на изображение и закон о персональных данных, которые существенно мешают жить редакциям. Многие изменения касаются появления новых составов в КоАП, по которым можно привлечь редакцию к ответственности. В числе новшеств — законы об оскорблении власти и о «фейковых» новостях. При этом существует большая проблема — нарушается принцип правовой определенности. Когда ты читаешь норму, тебе, как законопослушному журналисту, должно быть понятно, какие границы устанавливает законодательство и за что наступает ответственность. Но сегодня эти границы настолько размыты, что не знаешь, как твои действия будут квалифицированы органами власти.
— То есть то, насколько оскорбительной оказалась информация для представителя власти, он решает сам?
— Да, поскольку в статье закона используется такое понятие, как «неприличная форма». А это очень размытая формулировка. Неприличная форма — это далеко не всегда бранная лексика. Здесь может подразумеваться неудачное сравнение, карикатура, в которой используются узнаваемые образы. Для карикатуры как жанра сейчас вообще непростое время. Под угрозой мемы в интернете. А чиновники у нас достаточно обидчивые.
— Можно ли расценивать ужесточение законодательства как отдельный вид цензуры и навязывание самоцензуры?
— На мой взгляд, нам навязывают внутренний страх. И это даже страшнее, чем внешняя цензура. Это то, что разъедает профессию изнутри. Зарождается страх и повышенная критическая оценка своих действий. Это порождает нежелание браться за темы, которые скорее всего заблокирует учредитель, и в итоге многие актуальные вопросы просто уходят с повестки дня. Начинается уход от тем, которые могут спровоцировать общественный резонанс и реакцию «героя» истории. По сути, занижается социальная роль журналистики в обществе. Власть к этому и идет — через систему внутреннего страха, самоцензуры отбить желание писать на актуальные темы. История с Иваном Голуновым взбодрила журналистское сообщество. Она показала, что мы еще можем объединиться и выступить единым фронтом в отстаивании интересов коллеги.
Читать дальше: https://7x7-journal.ru/articles/2019/06/26/my-stanovimsya-silnee-ot-togo-chto-prihoditsya-postoyanno-otbivatsya-kak-smi-rabotat-v-usloviyah-rosta-ogranichenij
