Липецкая область: очерки об ушедших коллегах

     Одного из известных и талантливых журналистов Владимира Курганникова язык не поворачивается назвать ветераном. Бывший толковый боевой штык областной «молодежки», редактор еженедельника «Добрый вечер», основатель и первый редактор «Липецкой спортивной газеты» по-прежнему в строю.

    Помнится, в год своего шестидесятилетия замечательный коллега решил тряхнуть стариной. Доказать собравшимся на его юбилей откуда брались «ребята Ух!». 

      В годы незабываемой молодости Володя с успехом барабанил ударником в прославленном липецком вокально-инструментальном ансамбле «Мерцающие звезды».    И вот с поседевшими, но такими же молодыми душой единомышленниками - кумирами танцплощадок тех далеких, но запоминающихся лет журналист-музыкант вновь вышел покорять сердца. Мега-хиты прошлых лет буквально взорвали просторный зал Издательского дома «Липецкая газета». Главные редакторы, корреспонденты, корректоры, дизайнеры, верстальщицы, полиграфисты, девчата из аппарата управления не могли удержаться от зажигательных мелодий. Началась самая настоящая импровизированная дискотека.

     К 75-летию Великой Победы ИД «Липецкая газета» совместно с региональным отделением Союза журналистов России работали над выпуском книги «Немеркнущий подвиг». Были задействованы многие журналисты. А вот неподражаемый Владимир Викторович Курганников подготовил к печати более двадцати очерков о Героях Советского Союза - уроженцах липецкого края.  

      А недавно плодовитого автора потянуло на новые воспоминания. На страницах «Липецкой газеты в среду» вышел его огромный очерк, посвящённый безвременно ушедшему от нас в самом расцвете сил известнейшему репортёру прошлых лет Сергею Бровашову, похороненному в Добринском районе.

      Что характерно, в этом году Володя Курганников не одинок в своих порывах сказать доброе слово об ушедших коллегах. И руководители регионального отделения всерьез размышляют над тем, чтобы попробовать издать сборник. Воспоминания о замечательных корреспондентах и редакторах, разумеется, нужны не мёртвым.  На их профессионализме, таланте, самоотверженности, верности делу надо воспитывать нынешнее и грядущее поколение журналистов.

    А покамест предлагаем вашему вниманию очерк Владимира Курганникова о его товарище по журналистскому цеху.

Собкор по собственному желанию

Смерть его нелепа. Еще нелепее наши догадки и домыслы по поводу ухода из жизни роковым августом на сорок пятом году.

Неряшливые посадки — пожухлые кусты и деревья со скрученной раскаленным солнцем и пропыленной на безветрии листвой. Ветла без признаков жизни с одним-единственным уцелевшим суком, веревка, подобранная здесь же. И петля наспех.

Годы летят, но наши доводы-версии по-прежнему рассыпаются, все попытки понять причины августовской трагедии — неудачны. Ну никак не вяжется столь грустный конец с ним — с Бровашовым.

Ударное время 

С Сергеем мы познакомились больше тридцати лет назад, если точнее — 9 сентября 1975 года. Почему так запомнилась дата? С утра в тот день со мной побеседовали редактор и ответственный секретарь тогда уже авторитетной и популярной газеты «Ленинец», а минут через пятнадцать повели представлять коллективу. Сама газета была настоящей кузницей кадров — талантливых и амбициозных, а все, кто работал в ней, казались мне, 21-летнему, монстрами журналистики.

На той первой встрече мне сразу приглянулся Бровашов. Во-первых, по возрасту, он был ко мне ближе всех — лишь на три года старше, во-вторых, я оказался с ним в одном и, как сразу смекнул, ведущем отделе «Ленинца».

Звонкое было время. И ударное. Ударные стройки, ударные строчки. Мы со своей юношеской бесшабашностью, задором и азартом замахивались на невозможное, цеплялись за него — старались объять необъятное.

Сергей нас заметно превосходил и поражал — во всем основательный, обоснованный. Веский и крепкий. Отсюда и его пухлые блокноты или записные книжки, казалось, перегруженные, перенасыщенные информацией на все случаи жизни. И это не праздное любопытство — он вникал, как и жил, основательно. Писал по-своему оригинально, непохоже. Кому-то эти емкие пласты не нравились, но воспринимались с особым уважением и почтением.

Рубаха-парень с лукавой улыбкой 

Редакция в ту пору размещалась на Коммунальной площади Липецка, по соседству с восточной трибуной Центрального стадиона. В доме напротив — старом, двухэтажном, пережившем все сроки сноса и перенаселенном, — жил Бровашов. Скрипучие обшарпанные ступеньки вели на второй этаж — к его квартире, где он жил с женой Тамарой и двумя детьми. Полы перед входной дверью всегда были выскобленными, заставляя разуваться, не переступая порога.

Все в этой квартире знало свое место, как-то гармонично стыковался сельско-городской интерьер. Пожив после окончания с серебряной медалью сельской школы в студенческой общаге Воронежского университета, Бровашов не спешил, да, скорее, и не хотел преображать все на городской манер. На обеденном столе у него всегда было в достатке припасов — черта крепкого, запасливого сельского мужика.

Когда дома на Коммунальной площади все-таки снесли и он переехал в трехкомнатную квартиру в 12-м микрорайоне, то первым делом обустроил подвал, свою гарантию запасаться впрок. И хотя у него даже не было садового участка, но от солений-варений каждый раз глаза по-прежнему разбегались. Он дружил и с лесом, и с рекой, будучи и непревзойденным грибником, и удачливым рыбаком. В лесу он знал, куда и зачем шел. Этой основательностью веяло от него столь убедительно, что его до тех пор, пока он не стал редактором, избирали председателем месткома.

Его добродушие чувствовалось на расстоянии. Круглолицый, с серо-голубыми, не в меру доверчивыми глазами. Простецкий на вид — рубаха-парень. Все это ускоряло знакомство с ним на любом уровне. Но как же легко обезоруживал он любого, клюнувшего на эту видимую простоту, своей лукаво-мудрой улыбкой.

В том строительном буме, в повсеместных промышленных новациях он не забывал о селе. Точнее, сельская тематика доминировала в его творчестве. Выросший в деревне, он и сам разбирался во всех тонкостях сельской жизни, усиленно перечитывал Овечкина, Радова, Шукшина. Он и меня, выросшего, как говорится, на асфальте, одаривал литературой подобного рода с обязательной пометкой — «чтение полезное и приятное».

Когда редактора «Ленинца» того времени Николая Загнойко забрали на повышение, всегда болезненный вопрос о преемнике решился быстро — в должности утвердили Сергея Бровашова. Никто, помнится, не возражал, многие в душе даже ликовали. Легко с ним было. Он знал нас, по-своему уважал, умело подсовывал комплименты-авансы, что бодрило, будоражило, вдохновляло, но и как-то ненавязчиво укрепляло чувство ответственности.

Спустя три месяца после назначения поехали с ним в Воронеж — на традиционную в те времена встречу с выпускниками факультета журналистики университета. Воронежские коллеги, представители местных изданий, всегда с ревностным любопытством посматривали за творческими процессами в соседней области. И каких-то высоких оценок от своеобразных конкурентов ждать не приходилось. А тут их прорвало — комплименты в адрес Бровашова и возглавляемого им «Ленинца» не затихали. Сергей не выдержал, лукаво-мудро улыбнулся и возразил:

— Дорогие мои, уважаемые, признаюсь вам — от обилия похвал голова моя не закружится, но с таким грузом комплиментов продвигаться по жизни, как правило, сложнее, а я хочу еще шустро шагать вперед. Так что вы с комплиментами порасчетливее, чтобы и на потом хватило.

Все дружно рассмеялись и тему сменили.

Ушел за своими героями 

Редактором он был недолго — во-первых, с женой развелся, что в те времена давало повод для смещения, а во-вторых, он и мечтал стать собкором областной газеты «Ленинское знамя» в сельских районах. И стал, обосновался в Добринке. В гостях у него мы бывали часто. Вновь поражали та легкость, простота, с которой он уже нашел общий язык с местным населением на всех уровнях и повсеместно.

Вскоре его приметила «Комсомолка», и он ушел в собкоры по Алтайскому краю и соседним областям. Связь с ним мы не теряли, следили за творчеством на страницах всесоюзной «молодежки», созванивались. Он и сам, бывая на совещаниях в Москве, успевал на день-другой «нырнуть» в Липецк — встретиться и пообщаться с друзьями. И ни одного грустного намека на какие-либо творческие неудачи или промахи. Такая же уверенность — и в прожитом, и в близко-далеких перспективах.

Карьерные вопросы его абсолютно не волновали. Время бежало, и из «Комсомолки» он ушел в «Правду» — также собкором. А потом — в «Сельскую жизнь». Это было по нему, это было его. Но Союз нерушимый порушили, человека труда — его главного Героя — с газетных страниц прогнали. Да и какой там труд, когда в ту пору на устах — безработица. Он без работы не остался — так же собкор, той же «Сельской жизни», но перебрался в Добринский район, в Плавицу. С былым азартом сотрудничал еще и с «Липецкой газетой». Но сельская жизнь в девяностые годы уже представлялась безрадостной, все громче стали горькие голоса о том, что деревне впору ставить памятник.

Все это он переживал болезненно, но без опаски смотрел жизни в глаза, вновь заглядывал вперед. Может, именно поэтому построил в Плавице дом-особняк. При встречах — та же добродушная улыбка, та же лукавинка, если речь заходила о чем-то чересчур серьезном. И в серо-голубых глазах — ни одной трагичной искорки.

Потом он задумал перебраться совсем в глубинку. Дом продал. Куда делись деньги — до сих пор неизвестно, а на него самого случайно наткнулись уже на четвертый день после смерти, с петлей, наспех завязанной на подобранной веревке.

Ну не мог — крепкий и обстоятельный — выбрать себе столь неуважительную кончину.

Много-много лет назад мы — корреспонденты ведущего отдела газеты «Ленинец» — «пошутили», наверное, в тональность со своей бесшабашной юностью. Выпустили новогоднюю стенгазету с... «новогодними эпитафиями». Упомянули каждого работника «молодежки» — рисованные могильные холмики и стихотворные строчки. Тогда мы все дружно хохотали. Тогда — на расстоянии лет — Ее Величество Смерть четко не просматривалась. Всю стихотворную эпитафию, посвященную Бровашову, уже и не помню, лишь две строки врезались в память:

«А наш Сережка Бровашов

в гробу смотрелся хорошо...»

Как он смотрелся в гробу, мы не видели — крепко заколоченное пристанище решили не вскрывать. Может, поэтому он и остался в памяти — круглолицый, с серо-голубыми глазами и лукавой улыбкой на всякий случай. Может, потому и кажется, что однажды жизнерадостный собкор распахнет дверь редакции...