О профессиональной идентичности и не только

Или почему на клавиатуре старой печатной машинки нет кнопки Backspace..

На экскурсии в музее журналистики студент-первокурсник старательно высовывая язык и покусывая губы,  печатал на старой неубиваемой «Башкирии» «во глубине сибирских руд…» или что-то такое. Печатал он долго, упорно, вбивая указательный палец в тугие клавиши, получалось не быстро и плохо. В какой-то момент он задумался и, беспомощно поглядев на экскурсовода, спросил где на клавиатуре  кнопка Backspace, которая удаляет неверно напечатанная символ. Другой, рассматривая гармошку первого «Фотокора», недоуменно вертел в руках дерматиновый корпус и, по-моему, безуспешно пытался найти на чёрной коробке дисплей...

Девять из десяти посетителей и музея младше 20 лет вертят в руках типографские литеры и искренне удивляются почему буквы на них вырезаны задом наперёд. Когда они понимают - а понимают они очень быстро, легко, с восторгом - что это так не работает, что это старая техника, на которой десятилетие и даже столетия назад делали журналистику, что-то меняется в их сознании, а потом заставляет задуматься, делать для себя маленькое открытие.  Мне кажется, это понимание и не самоочевидный, но неизбежный ответ на вопрос «почему на клавиатуре старой печатной машинки нет кнопки Backspace, а типографская литера вырезана наоборот» - дает им возможность сделать первый шаг на пути к профессиональной идентичности. Той самой идентичности, о которой так часто и много говорят в последнее время. К ответу на вопрос «а журналист это кто?». В музее – это как-то заметней, явственней, что ли. А вот в жизни всё гораздо сложнее.

Когда-то давно мы были молодыми журналистами, которым  в голову не приходило задаваться вопросом о профессиональной идентичности. Мы знали – я журналист, и это звучит гордо. Даже немного избранно. И, если честно, элитарно. Профессиональная идентичность подразумевалась сама собой,  поскольку право выступать на публику завоёвывалась долгими годами практики, ошибок, неудач, успехов, прорывом через цензуру – «обллит», этой самой долгожданной первой строчкой в газете, которая поднимала твоё самоощущение до невероятных размеров, первым «прямым эфиром».

Много лет, встречаясь в поезде, в самолёте, пересекаясь просто так на жизненных дорожках с разными людьми, на вопрос «А кем вы работаете?», я с гордостью отвечал, что журналистом».  «О, журналистом», слышал я в ответ восхищённое,  и это было приятно. Приятное чувство - осознавать принадлежность к уважаемой профессии - сохранялась почти до самых девяностых. Когда жёлтая пресса заполнила газетные киоски, когда на телевидении появились «слухи, скандалы, расследования», когда люди стали привыкать, что в газете появляется не только правда, но главное – то, что весело и иногда не очень прилично, и это стало массовым, привычным – отношение стало меняться. Приятным оно быть перестало…

Потом в мир пришёл интернет. Вещь удобная, завораживающая, волшебная, от которой нельзя оторваться и которая захватывает буквально всё твою жизненное пространство без остатка. Вместе с удобством как-то почти незаметно у профессиональных журналистов стало возникать чувство, что рядом кто-то стоит, дышит им в спину, говорит похожим голосом - о том же самом и той же аудитории. И это чувство становилось всё явственнее год от года, всё громче и громче были эти, нежурналистские, голоса. Мы от них отмахивались. Мол, это ерунда, пройдёт, как в «Обыкновенном чуде» у Шварца «дорогая, потерпи, может обойдётся». Пиарщики, рекламисты, пропагандисты всех мастей, откровенные шарлатаны, добросовестные, но неумелые – все получили право голоса.

Джефф Джарвис, который много чего понимает в современной журналистике, сказал: «Журналистика больше не монополия на правду — это диалог с обществом»; добавлю от себя - журналистика больше не монополия на диалог с обществом, она один из участников диалога, не самый громкоголосый.  Журналистам остаётся не так много времени и не так много места на информационном поле, им приходится потесниться, уступить часть информационного Олимпа другим игрокам общественных коммуникаций.

В мир пришло освобождённое авторство, явление о котором много говорят в науке и, как само собой разумеющийся факт, принимают на практике. Живой журнал, социальные сети, ВКонтакте, Telegram, а не только зарегистрированные СМИ  - стали законной площадкой обсуждения самых актуальных жизненных проблем. Как-то самой собой случилось, что газеты и телевидение отошли на периферию востребованности, особенно у молодой аудитории.  Постепенно исчезли или почти исчезли любители утреннего чтения газет, их заменили сёрферы сети, вайпающие интернет-страницы со скоростью боевого компьютера.

Я не помню точно, когда впервые передо мной встал вопрос той самой знаменитый идентичности, необходимости простого ответа на простой вопрос «Кто ты такой» в профессиональном смысле. Но вопрос встал, и на него нужно отвечать. То, что раньше казалось самоочевидным – «кто такой журналист» - не требующим дополнительных разъяснений, вдруг стало зыбким, не ясным и ускользающим - как Ёжик, бродящий в тумане. И в разговорах в поезде, в самолёте и просто при случайных встречах я уже не так охотно отвечаю на вопрос «Кто вы по профессии?», чаще говорю «преподаватель», стараясь не уточнять область преподавания, и только при самых настойчивых расспросах говорю, что журналист. А в ответ слышу чаще всего уже не восхищённое «о, журналист, здорово», а скептическое «а журналист, ну понятно, понятно».

Сначала это было обидно, потом привычно, а потом я стал понимать, что это говорится не по отношению ко мне лично, не по отношению к профессии которая в общем-то ничуть не изменилась за эти 30 лет, а по отношению к тем, кто эту самую идентичность сделал совершенно неопределённой, размыл в умах и сознании потребителя понятие «журналист», сделал его не ясным и даже ругательным. Во всяком случае, не тем самым гордым и честным понятием, которое подразумевали Анатолий Аграновский, Альберт Плутник, Павел Гутионтов, Жан Миндубаев, Евгений Поддубный – да многие и многие - все, кто знал и знает, что оно означает на самом деле…

В определённый момент начинаешь думать - «вот ведь несчастная профессия, она совсем не умеет защищаться». Хорошо в науке: аспирант - это всего лишь аспирант, кандидат наук - уже целый кандидат, а может быть, даже доцент. А вот доктор или академик, или членкор  - это высшая каста, и не каждый доберётся до этого высокого звания, и уж точно никто не будет на него претендовать не добившись. 

Или в армии. Рядовой - это рядовой, лейтенант - лейтенант, а полковник или генерал – это совсем серьёзно. Не придёт в голову не заслужив это звание назваться генералом. Хотя, если честно, даже до званий в последнее время общество, с его снисходительной моралью  и высочайшей толерантностью к абсурду, добралось. Мы помним генералу Диму, генерала Машу и так далее, которые легко носили это звание, ничуть не сомневаясь в праве его носить.

Трудно сказать, когда всё это началось. Я помню, в начале двухтысячных по отношению к работнику печатного слова  или телевизионщику ещё сохранялся определенный пиетет. Потом словом «журналист» стали называть кого угодно. Того, кто печатался в газете или псевдогазете, в интернете, на сайте, в Живом Журнале или даже в Твиттере… А уж если человек снял несложное видео и показал его в сети двум-трём своим знакомым - сам Бог велел называться ему журналистом. В 2015 году на всю страну прогремел случай с ульяновским «журналистом», который пропал на Донбассе. Там шла тихая необъявленная война, гремели выстрелы, лилась кровь и множество авантюристов и романтиков - зачастую людей искренних, очень разных отправились в горячую точку.   Очень характерный разговор был у меня – я тогда был главой Ульяновского Союза журналистов -  с человеком, который возглавлял тогда что-то вроде «центра экстремальной журналистики».  Опять журналистики, заметьте, с названием самоприсвоенным, но, тем не менее, «журналистики».  «Наш парень отправляется на Донбасс, - сказал он мне по телефону, - нельзя ли выправить ему корочку Союза журналистов, без корочки ему будет там плохо».  Корочку выправить было нельзя, потому что худо-бедно у Союза журналистов существует устав, здравый смысл, правление, принимающее решение о вступлении  -  словом тот самый защитный механизм, который отделяет рядового от генерала и аспиранта от доктора наук, не такой бескомпромиссный,  но всё же механизм.  И поехав на Донбасс без «корочки», молодой парень, назвавшийся или названный журналистом без каких-либо оснований, просто потому, что хотел этого, поехал на Донбасс, выпустил три или четыре ролика на Ютубе и пропал.  Искали его через контрразведку ДНР,  Красный Крест, Союз журналистов России  - куда же деваться, жалко человека и родители плачут.  Нашли, вернули обратно, поговорили.   Ну, судя по всему, он наигрался в романтику журнализма, ему надоели военные будни, кровь, взрывы, безжалостная обстановка войны, и парень занялся чем-то другим, нормальной профессией Во всяком случае в журналистике он больше не замечен, да и никто его больше так не называл.

Злую шутку играет с людьми это ложная идентификация. А вопрос профессиональный идентичности далеко не праздный в наше непростое для журналистики время. Очень просто определить, кто такой журналист  по своей сути.  Это человек, публично говорящий правду на большую аудиторию на каналах средств массовой информации?  А человек, говорящий правду на других каналах, то есть, делающий то же самое, является ли журналистом?   И чем человек говорящий на YouTube, или ВКонтакте, или в Telegram - да где угодно, правду, постоянно и в форме понятной зрителю и слушателю - чем отличается от журналиста? Наличием корочки?

Как только начинаешь задавать подобные вопросы, сразу всё становится сложно, неоднозначно, ускользает в словесных формулировках. А кто такой журналист? Человек занятый в сфере общественной коммуникации?  Создающий контент или смыслы, если угодно, или тексты, что под словом "тексты" ни понимай?  А человек, который не создаёт смыслов, но помогает их создавать, он может быть журналистом?  А человек, который несёт нам правду о реальности, тот же самый военблогер, он может считаться журналистом?

Чем дольше идут разговоры о профессиональной идентичности, тем менее явственным становится предмет разговора, тем всё менее отчётливым становится понимание сути того, что сегодня называется журналистикой...

Было время, когда журналистикой занимались дилетанты в хорошем смысле этого слова. Любители, люди, которым было что сказать и люди, которые это умели.  Екатерина II не зарабатывала журналистикой на хлеб, но вошла в историю как журналист.  Марк Твен, Редьярд Киплинг, Эрнест Хемингуэй работали какое-то время в газете, а вот Александр Пушкин и Пётр I  - нет, публичное слово не кормило их. Но мы говорим о том, что в журналистику они внесли большой вклад, создали её в какой-то степени. Были они дилетантами? Определённо!

Не наступает ли время дилетантов на новом витке развития цивилизации, в невиданную доселе эпоху постправды, когда правда и ложь настолько сплетены, что их друг от друга и отделить невозможно?  В эпоху компьютерных технологий, когда печатный станок, и телевизионная студия, и радиомикрофон бесконтрольно в твоих руках, а самое главное, средство, которое позволяет сделать произведённый тобой смысл достоянием всего человечества?

Когда сегодня говорят о реформе журналистского образования, о его необходимости, о том, что должно стать основой обучения журналистов  - и не могут найти ответа, прийти к окончательному однозначному выводу, может быть это следствие того, что вопрос о том что такое журналистика, вопрос идентификации, профессионального осознания «свой - чужой, мы и они», не так уж и ясен. Когда пять или семь лет назад мы создавали музей журналистики, отчасти это было действие ритуальное: нужно создавать пространство профессионального общения и обмена опытом, своего рода дом, в который приятно приходить тем, кто вопросы идентификации перед собой не ставит. Журналисты, ветераны журналистики, люди, которые к профессии имеют непосредственное отношение.

Но постепенно, когда в музей стали приходить дети, подростки, студенты  - возник особый эффект прикосновения к профессии нежурналистов, тех, кто только думает о выборе профессии. В Музее журналистики не надо отвечать на вопрос, что такое журналистика и кто такой журналист.  Журналистика смотрит на тебя со стен желтоватыми репринтами печатных изданий, фотографиями с лицами редакторов прежних лет, суровыми и вдохновенными, занятых вычиткой гранок.   Она смотрит на тебя сквозь клавиши печатных машинок, сквозь  объективы старых фотоаппаратов, сквозь литеры в наборе, печатные формы, старые репродукторы, сквозь «Лейку», прошедшую войну. Журналистика смотрит на тебя глазами тех, кого не подделаешь, не переименуешь, не назовёшь по-другому, говорит их голосом, и, если честно, голос этот звучит убедительно, хоть и не громко. 

Вопрос идентичности становится несколько проще, если взгляд со стены или со стеклянных витрин задел тебя за живое, если ты почувствовал родство душ с этими суровыми  и проникновенными взглядами.  Если в старом «Фотокоре» ты уже не ищешь дисплей, а на клавиатуре громкой «Башкирии» «бэкспейс».  Для меня обстановка в музее - эта особая одухотворённость, и неспешный ритм, и солидность старых вещей - является своего рода опорой, дающей уверенность в том, что эпоха, когда моей профессии срочно потребовалось идентификация, обязательно пройдёт. И вопрос о том, кто такой журналист, снова будет самоочевидным. И, если я доживу до этого времени, в поезде, в самолёте или просто при встрече на вопрос «а кто вы по профессии?» - я снова с гордостью отвечу «Журналист».

Олег Самарцев, Председатель Правления Ульяновского регионального отделения СЖР

Доктор филологических наук,

Ульяновский государственный университет