Михаил Федотов: «Нормы этики соблюдаются только теми, в ком есть совесть»

— Как получилось, что закон «О СМИ» опередил все другие законы?

— После того как был принят союзный закон о печати, а было это 12 июня 1990 года, возникла необходимость в появлении республиканского закона. Приступая к его созданию, мы хотели, чтобы он был лишен тех компромиссов, которые были в союзном законе о печати. Поэтому все то, что мы не смогли отстоять там, мы заложили в российский закон. Надо сказать, что Россия после провозглашения государственного суверенитета начала активно законодательствовать. Но из всех законов, которые тогда были приняты, до сегодняшнего дня дожили очень немногие, в том числе закон «О СМИ». Он жив по сей день.

— С чем связано его долголетие?

— Я думаю, с той ролью, которую СМИ играют в современном мире. С прессой власти стараются не связываться, формулу «ругаться с журналистами — это все равно что стричь шерсть со свиней: шерсти мало, а визгу много» власть поняла. Работая в исполнительной власти, я постоянно своим коллегам по правительству говорил: «Не трогайте журналистов, с ними нужно обращаться максимально аккуратно, вежливо и уважительно. И тогда вы можете рассчитывать на то, что они вам ответят тем же. А если вы начнете их притеснять, то ничего хорошего из этого не получится». Все притеснения СМИ до добра не доводят.

— Вы, Юрий Батурин и Владимир Энтин вошли в историю отечественной прессы как создатели закона «О СМИ». Как образовался этот союз? Правда ли, что он связал вас на долгие годы?

— Сначала нас связал интерес к правовым проблемам функционирования СМИ. Мы, все трое, но каждый по отдельности, занялись этой темой задолго до перестройки. Например, Володя Энтин специализировался на зарубежном законодательстве о СМИ. Юра Батурин исследовал феномен цензуры, используя для этого, помимо юридического, еще и журналистское образование. Для меня тема свободы и цензуры — главная песня в жизни. Идея создать такой проект родилась весной 1988 года, когда мы с Юрой Батуриным пилили дрова для шашлыка. Помню, я ему сказал, что нашел в официальном плане законопроектных работ строчку про закон о печати. Юра ответил, что он даже читал этот проект и что он ему не понравился. «А давай мы напишем свой проект закона», — предложил я тогда. «Давай напишем», — ответил Батурин. Потом мы позвали Володю Энтина и недели за три, наверное, написали.

— Он разительно отличался от предложенного проекта?

— Разительно — это не то слово. Они были абсолютно не похожи друг на друга. Между ними не было ничего общего, кроме алфавита. Кстати, тот проект так и не был опубликован, а мы свой напечатали в эстонской газете «Спордилехт».

— А почему там?

— Потому что в других местах нам отказали. Мы участвовали в круглых столах в «Литературной газете», в «Московских новостях», в Союзе писателей и всюду спрашивали: «Если мы напишем проект, вы его напечатаете?» Они все обещали, но, когда мы передали им текст, они только развели руками. Тогда мы отнесли проект закона в «Известия». Там поблагодарили, пообещали напечатать, но вскоре вернули, сославшись на запрет Главлита. И из «Комсомольской правды» пришел отказ после предварительных обещаний напечатать. Тогда мы отдали наш проект Д.С. Авраамову, главному редактору ЖУРНАЛИСТА, со словами: «Но вы-то можете напечатать?» «Конечно, давайте», — ответил нам Дмитрий Сергеевич. Мы отдали. Он послал в набор. Когда текст дошел до типографии, ему позвонили из Главлита и сказали, что это печатать нельзя. Но в конце концов нам удалось договориться, что мы опубликуем статью с основными положениями законопроекта, но везде вместо слова «проект» будем писать «вариант». Детектив, да и только! Мы с Батуриным это все подробно описали в книге «Феноменология юридического чуда», которая вышла в 2016 году. Это было настоящее чудо, потому что в нашей стране никогда не было закона о свободе прессы за всю тысячелетнюю историю. Тем более — закона, принятого на основе инициативного авторского проекта. А мы это сделали!

— Как известно, в процессе создания проекта закона вы изучали зарубежное законодательство. Отсюда вопрос: что из западного опыта вы взяли для себя? А что не получилось применить в российских реалиях?

— Мы изучали иностранный опыт, но мы его не копировали. Наш закон «О СМИ» чисто российский, он не является копией ни английского законодательства (в Британии не существует закона о СМИ), ни французского, ни какого-либо еще. Он абсолютно уникален. Другое дело, что с него потом делали копии неоднократно. Многие законы о средствах массовой информации, которые принимались в бывших союзных республиках, списаны с нашего союзного или российского законов.

— С какой позиции вы осмысливали западное законодательство?

— Как это должно работать в России. В 1991 году, выступая перед российским парламентом на первом чтении проекта закона «О СМИ», я говорил, что мы создаем только правовую базу свободы слова, но культуру свободы мы не можем создать с помощью закона: ее надо выращивать — медленно, последовательно, упорно.

К сожалению, я не могу сказать сегодня, что у нас выросла культура свободной и ответственной журналистики. Мы до этого еще не дошли, и в какой-то момент мы очень сильно споткнулись, потеряли ориентацию и пошли в другую сторону. Поэтому до цели нам еще идти и идти.

— В законе «Об образовании», например, не указаны права и обязанности учителей. А в законе «О СМИ» есть статьи 47 и 49 — права и обязанности журналистов. Насколько нужно было фиксировать в этом законе требования к работе журналиста с информацией? Как возник такой подход?

— Началось все с того, что мы спорили и внутри своего авторского коллектива, и в союзном, а потом и в российском парламенте о том, существуют ли у журналиста какие-то особые профессиональные права и обязанности. Мои оппоненты мне все время говорили, что журналист — такой же гражданин, как любой человек. На что я им отвечал: «Отлично, не возражаю. Тогда давайте так и запишем, что любой гражданин имеет такие же права, как профессиональный журналист». И слышал в ответ: «Нет, любому гражданину мы предоставить этого не можем». Тогда на их возражения я предложил предоставить эти права хотя бы журналистам. Я объяснял это тем, что существуют определенные профессии, у которых особые отношения с предметом их труда, и приводил всегда один и тот же пример. Можно ли человека резать ножом? Ну нет, конечно. Это уголовное преступление. Но, оказывается, есть люди, которые имеют право резать ножом другого человека. Это хирурги. Вы можете признать право хирурга резать другого человека ножом? Да, это его профессиональное право. То же самое у журналиста, только у него не нож и перед ним не человек.

Предметом труда журналиста является информация, которую он ищет, собирает, препарирует, а потом распространяет. Чтобы делать свою работу эффективно, ему нужны определенные профессиональные права. А там, где есть права, неминуемо должны быть и обязанности, потому что одно без другого существовать не может.

— В определении прав и обязанностей закон «О СМИ» похож на этический кодекс?

— Да, мы кое-что взяли из кодекса профессиональной этики советского журналиста, который мы с Д.С. Авраамовым написали примерно в то же самое время, что и проект закона о печати. И поэтому нормы там и там по смыслу очень близки. Например, журналист обязан проверять достоверность распространяемой им информации. А как это попало в кодекс журналистской этики? Эта норма известна давно в профессиональной среде, она всемирно признана. Мы это записали в законе, чтобы придать этической норме юридическую силу. Потому что нормы этики соблюдаются только теми, в ком есть совесть и представления об этике. А если у человека нет железы, которая вырабатывает фермент совести, тогда приходится на него воздействовать с помощью закона.

Закон предполагает принуждение, а нормы этики этого не предполагают. Поэтому человека нельзя принудить быть этичным, пообещав руки ему не подавать при несоблюдении этических норм. Он же ответит: «Ну, не подавай, и ладно».

— В условиях развития интернета много говорят о новом понимании цензуры. Тезис «цензура в России запрещена» уже не работает? Или он должен быть как-то конкретизирован?

— Да, действительно, та формула цензуры, которая дана в законе «О СМИ», безусловно, устарела, и ее нужно внимательнейшим образом корректировать. Я сейчас не готов говорить о том, какой она должна быть, потому что это очень тонкая и деликатная работа. В спешке можно огромное количество ошибок совершить, а служение музе юриспруденции не терпит суеты. Юридические формулировки должны быть сделаны с математической точностью.

— Как вы реагируете на нововведения в законодательство о СМИ?

— По-разному. Например, норма, которая касается сетевых изданий, мне нравится. Она определяет, что сайт в интернете, зарегистрированный в качестве СМИ, является СМИ, а сайт без регистрации СМИ не является. Все логически четко. Право — это логическая конструкция. Там одно вытекает из другого: гипотеза, диспозиция и санкция. Гипотеза — это условие, диспозиция — это само правило, а санкция — это ответственность, наказание. Приведу самый простой пример построения такой нормы. Если на улице дождь, возьми зонтик, иначе промокнешь. Вот так должна быть построена всякая правовая норма. Но у нас нередко правовая норма построена так, что ты не понимаешь, при каких условиях ты должен взять зонтик. Норма говорит лишь, что ты должен был в прошлом взять зонтик, иначе в будущем можешь быть признан промокшим. Это уже не правовая норма, а произвол. Что и случилось с понятием СМИ, выполняющим функции «иностранного агента».

— Сегодня высказываются суждения, что из нормативных документов надо убрать слово «журналист» и заменить его на «производителя контента». Каково ваше отношение к этому?

— Это очень опасно, поскольку в категорию производителя контента попадают и блогер, и пиарщик, и рекламщик, и политик. Создатель рекламы и специалист по пиару тоже производят контент, но за достоверность информации они в отличие от журналиста не отвечают. В современном информационном обществе любой может быть производителем контента, а следовательно, у него не может быть специфических прав и обязанностей, только общие, универсальные. Как написал в одной из своих книг профессор Андрей Рихтер, «когда любой становится журналистом, тогда журналистом не становится никто». Поэтому так важно защищать журналистику и профессионального журналиста.

— Закону «О СМИ» исполнилось 30 лет, все ли в нем по-прежнему актуально?

— Закон должен постепенно трансформироваться в закон о массовых коммуникациях. Но делать это нужно очень аккуратно. Иначе мы разрушим тот дом, который был построен 30 лет назад.

— Вы сказали, что действие закона «О СМИ» распространяется только на средства массовой информации, которые имеют государственную регистрацию. Тогда почему статус «иностранный агент» присваивается тем из них, которые не имеют этой регистрации?

— Мне как-то говорил один очень влиятельный кремлевский начальник, когда я с ним делился своими опасениями по поводу подобных нелепостей: «Михаил Александрович, кроме вас, это никого не волнует». На что я отвечал:»То-то и плохо». Безусловно, интернет-сайт, который не зарегистрирован как СМИ, не может быть объявлен «СМИ — иностранным агентом», потому что закон «О СМИ» на него не распространяется. Но в Министерстве юстиции думают по-другому. Они просто закрывают глаза на внутренние противоречия, которые возникли в законе «О СМИ» в результате введения института «СМИ-иноагент». Юридическая непротиворечивость является важной гарантией верховенства права, а правовая неопределенность, напротив, создает ситуацию, когда стороны обвинения и защиты уже не могут состязаться, как в шахматах. Когда закон допускает, что при желании правоприменитель может шахматной доской бить по голове, это уже и не шахматы, и не закон.